«Дороже всего должна быть душа». Правила жизни Юрия Соломина

На XI Забайкальском кинофестивале презентуют программу, посвященную Юрию Соломину — бывшему худруку Малого театра, министру культуры, народному артисту СССР, преподавателю и родному брату актера Виталия Соломина, с которым они родились и выросли в Чите.

Всесоюзную славу Соломину принесла роль разведчика в фильме «Адъютант его превосходительства» (6+). Она же полюбилась японскому режиссеру Акире Куросаве, который искал «идеальное русское лицо» для фильма «Дерсу Узала» (18+) о таежном охотнике и писателе-путешественнике. Многим он мог запомниться грустным трактирщиком Эмилем из «Обыкновенного чуда» (0+).

Но больше всего повезло зрителям Малого театра, о котором артист мечтал с юношества. В 1949 году в читинском кинотеатре он увидел документальный фильм «Малый театр и его мастера», а на его сцену попал в 1957 году сразу после выпуска из Щепкинского училища и был верен Малому до самой смерти.

В январе 2024 года Юрия Соломина не стало.

Актер был предан не только профессии и театру, но и своей жене Ольге, дочери и их многочисленным животным, которых всё семейство спасало от бродячей жизни. Мы собрали его цитаты из разных интервью в формате «Правил жизни» — одно из них артист давал Екатерине Шайтановой в апреле 2022 года.

Когда меня воспитывали, не было наглых людей. У меня семья была небогатая — так же, как и сейчас артисты.

Выучка у меня была другая, моей бабушки. И родители мои — отец и мама, она была очень бескорыстная женщина.

Это был 1943 год, ну, наверное. Я еще читать не умел, я пошел в первый класс тогда, в 8 лет можно было в первый класс только поступить. Шла война в разгаре, вот эта маскировка, всё это было. Свет не зажигали. И у нас бабушка открывала печку — я был старше, остальные все поменьше были. И прочитала нам «Каштанку». Почему-то я запомнил «Каштанку» на всю жизнь.

Вспоминаю школу очень добрыми словами, я душевно ее вспоминаю.

Я знаю музыку прекрасно, у меня хорошая память, но… Виталька тоже сбежал. <...> Мама мне кричит: «Юрка-Юрка, иди достань Витальку, он не хочет заниматься». Я говорю: «А где он?» — «Под роялем!» Это комедия, если сделать, такая комедия! И я лез, брал палку и лез. Потом она и от него отстала.

Я увидел фильм «Малый театр и его мастера», и меня потрясли и театр, и артисты, и театральное училище имени Щепкина. А больше я не знал куда.

Однажды мой учитель Вера Николаевна Пашенная сказала: «Уходя со сцены, артист должен оставлять кусочек своего сердца». «Как это?» — спросил я ее. Она говорит: «Поймешь». Я понял тогда, когда ее уже не было. Я понял, что душа — это сердце и разум. И что именно из этих компонентов складывается русская актерская школа.

У нас семья интеллигентская — не новой интеллигенции, а старая, театральная. Мы пахари из «среднего уровня зажиточности», как принято сейчас говорить. Мы из тех, кто знает, как надо зарабатывать. Из тех, кто знает, что такое работать, пахать, получать инфаркты.

Я хотел бы учиться у тех же учителей, потому что у них было сердце — они оставили память, я их помню и я рассказываю.

Мы ни от кого не защищаемся, мы не допускаем в свой театр сорного, наносного. Александр Николаевич Островский, который был когда-то основным драматургом Малого театра, сказал однажды фразу, которую я часто теперь повторяю, чтобы все помнили: без театра нет нации. Он имел в виду язык.

Нам вменяют в вину костюмность. Да, у нас костюмные спектакли, и декорации — традиционные. Но надо же сохранять историю, чтобы наша молодежь знала, что время Чехова — это не время Beatles.

Мы запретили посещать Малый театр коллективом. Для просмотра спектакля школьников нужно готовить, ведь поход в театр — это колоссальный акт воспитания. А когда они приходят целым классом, да еще без родителей, то начинают шуметь, не очень-то вовлекаясь в сюжет. Мы решили, что лучше останемся без нескольких тысяч рублей, которые принесут нам сборы, чем позволим такую атмосферу в зале.

В театре ты выходишь, и ты со зрителем один на один, и ничего ты не сделаешь, и никто тебе не поможет. <...> Это не кино.

Моя жизнь прошла рядом с Чеховым. Это великий человек. Я ставил его пьесы, играл его пьесы. Он близок мне по духу.

Я каждый вечер вижу полный зрительный зал, в котором стоит тишина…

Трудно руководить милицией, больницей, и, конечно же, театром. Это очень ранимый и болезненный организм. Людей легко обидеть даже невзначай.

Мне кажется, что во всех областях нашей жизни происходит крен в сторону назначенцев, временщиков, непрофессионалов. Меня это пугает.

В советское время на многое смотрели по-другому. Как-то более по-человечески, что ли. Пьяниц забирали не в тюрьму, а в вытрезвители. Мыли, приводили в порядок и отправляли подметать улицы. Я на Петровке жил тогда и хорошо помню таких дворников. Мне такой подход нравился.

Сейчас мы тоже много говорим о традициях, которые надо сохранять. Так вот я их всю жизнь сохраняю, потому что меня научили этому сначала в школе, а потом в театральном училище имени Щепкина. Я больше ничего не знаю.

Даже когда у нас не было своего жилья, мы подбирали на улице кошек и собак. Мы их растили, а потом пристраивали к хорошим людям. На даче живут у меня по 10–12 лет собаки и кошки. Хорошее место. Там их кормят. Чтобы отдохнуть, я всегда еду на дачу.

У [жены] была коса, подобных которой я больше не видел ни у кого. Когда я ухаживал за Ольгой, то цветов ей не дарил — они стоили дорого, а денег у студентов не бывает. Можно, конечно, сорвать с клумбы, но по характеру я не такой человек. Я даже никогда не мог пройти по газону. Так что в лучшем случае я мог преподнести ей какой-нибудь бутерброд.

Мне жена закатывает такие скандалы, если я хотя бы час не полежу. Буду я спать или нет, дело десятое, но поскольку она сама актриса и педагог, то понимает, как это для меня важно.

Я понял одно — что я был, наверное, придурок какой-то, что жена. Мы вместе работали с Ольгой Николаевной, она работала в училище, из театра ушла. И она тоже очень любила животных. Она очень часто приходила в училище с котенком каким-нибудь.

Если бы люди обладали этим качеством преданности.

Когда я узнал, что съёмки [«Даурии»] будут проходить в Чите, я взмолился: «Меня возьмите, на любую роль, даже без слов! Это моя родина, там мои бабушки, дедушки». Мне подобрали совсем небольшую роль: фильм-то о деревенской жизни, а я всё-таки больше похож на аристократа. Специально для нас с Василием Шукшиным написали сцену в поезде. <...> Две сцены в этом фильме у меня были и с моим братом Виталием, игравшим главную роль.

К сожалению, в кино не так много было классического.

Сейчас хорошие фильмы днем с огнем... Я специально смотрю, до которого года это будет продолжаться. Потому что мне думается, что телевидение должно задуматься над тем, что показывает. Не вымарайте, пожалуйста, эту репличку.

Мягко выражаясь, жить было нелегко — давайте так. Но если бы меня сейчас спросили: «А вот давай еще раз сначала, как ты хочешь — вот так или по-новому?» Я бы сказал: «Нет — по-старому». <...> Мне было интересно, было обидно, мне было голодно иногда, иногда сложно, иногда и на вокзале ночевал, иногда работал не 24 часа, а 25, снимаясь в Киеве, Ленинграде и Свердловске. Я неделю летал — в одном полсмены снимусь, там сцену... Выжил же, не умер.

Я ни о чем не жалею.