В детстве мои родители водили меня на Мемориал каждый год. Я помню это с четырёх лет: Вечный огонь, груда гвоздик, папа и мама со склонёнными головами, как и другие люди вокруг, и все они молчали. А мне было скучно и хотелось разглядеть цветы. Отец поймал меня за руку и сказал: «Здесь нельзя бегать. Смотри на цветы тихо». В пять я уже не бегала. В пять я спрашивала, не тот ли вон там самолёт, на котором летал Гастелло, и стояла со всеми тихо, а потом мы шли домой — смотреть концерт Яна Френкеля, а вечером меня подсаживали на крышу сарая с другими ребятишками. С крыши было лучше видно салют.
В шесть я знала все про Освенцим и «Молодую гвардию», и мы с мамой, обнявшись, плакали над «Она защищает Родину». В тринадцать я посмотрела «Иди и смотри» — единственный раз в жизни, и помню каждый кадр до сих пор. В школу приходили ветераны. Я не помню, что они рассказывали — потому что в основном они говорили, что надо хорошо учиться. Я просто думала: вот они были не такие старые, и их могли убить, в любой момент. Я бы убежала, наверно. Время шло, страна развалилась, я становилась старше, бредовых идей кругом становилось все больше… и вот теперь мне почти сорок. Поздно вечером на смене я пишу новость о том, что Великолукский мясокомбинат выпустил в продажу колбасу с георгиевской ленточкой на упаковке.
Я не понимаю, когда это случилось. В какой момент стало прилично одевать маленьких детей в солдатскую форму, как на карнавал, и лепить эти проклятые стикеры «На Берлин!» и «45-й можем и повторить» на задние стёкла комфортных машин. Когда праздник «со слезами на глазах» превратился праздник глаз, горящих яростной ненавистью: «Убили 200 миллионов!!!» versus «Мы вам покажем, америкосы!!!». Тишина у Вечного Огня обернулась грохотом и лязгом «патриотического воспитания», трескучими словами и рёвом танков на парадах, где единственным светлым проблеском остаётся «Бессмертный полк». Туда пока ещё не приводят по разнарядке.
«Память об этой войне никогда не изгладится из наших сердец», — так, кажется, принято говорить на митингах. Но она уже изгладилась: мы больше не празднуем, кажется, окончание войны. Мы празднуем Победу, и именно её готовы «повторить» — методом монтажа, видимо, попросту вырезав пять кровавых лет, миллионы убитых, надрывный, без сна и еды, труд в тылу. Вжух — и мы самые сильные, самые крутые, и ракеты у нас самые длинные, и мы их применим, и убьём всех плохих во имя всего хорошего. Когда лента солдатского ордена стала чем-то вроде ёлочной игрушки или тюльпана на 8 марта — когда мы нашли единственный повод для гордости в прошлом, потому что не в силах его обнаружить в настоящем? И вправду: что ж тут найдёшь, если даже священники начали говорить об уничтожении чужого народа и последующем ядерном возмездии в духе «а без Москвы всё равно всем нам станет лучше».
Меня попросили написать о том, зачем мы празднуем 9 мая. В лучших традициях нынешних времён я уже предчувствую вопль «Кощунство!». Но на самом деле это правильный вопрос, который все мы должны задавать себе накануне Дня Победы. И мой ответ — ради спасения души. 9 мая — это день для того, чтобы испугаться по-настоящему. Убрать подальше бутылку, наклейки и карнавальные костюмы и просто представить смерть — свою и всех близких. Смотреть «Офицеров» не просто так — а чётко понимая, что это твой сын может умереть с тобой в одном санитарном поезде. Вообразить Собибор в деталях применительно к себе и близким. И потом, не ища соломинок в глазах соседей и не размышляя о судьбах мира, поговорить с собственными детьми о войне как об ужасе, а не как о празднике — иначе однажды «Бессмертный полк» станет факельным шествием. Заняться собственной жизнью, какой бы она ни была.
Она мирная. Пока ещё.